По мере того, как Джон все глубже прятался под своим панцирем, казалось, что мои визиты становятся для него все более важными. Как только наступал воскресный вечер, он неизменно пытался уговорить меня не уезжать, и приходилось напоминать, что наш супермаркет едва ли останется жизнеспособным деловым предприятием, если директор не откроет его утром в понедельник. Впрочем, иногда я все же устраивал дела в Хэйлинге так, что мог проводить с Джоном и будние дни. Наверное, в 1966-67 гг. я виделся с ним чаще, чем кто-либо, за исключением членов семьи, хотя он с ними почти не контактировал, и, конечно, остальных Битлов.

В личной жизни в Кенвуде Джон всячески старался избегать даже видимости однообразия и рутины. Если он был вдохновлен, утомлен или голоден, он предпочитал, естественно, работать, спать или есть. А если рядом оказывался я, он зачастую стремился провести всю ночь за разговорами и играми – и в подобных случаях редко появлялся из спальни раньше двух часов следующего дня. Как можно заключить из песен "I'm So Tired" ("Я так устал") и "I'm Only Sleeping" ("Я всего лишь сплю"), единственным занятием, которое Джон ненавидел больше, чем лечь в постель, было вылезти из нее на другой день. Поэтому он иногда вообще не ложился спать, а ночью долго не "отключался" после того, как прекращали работу обе британские телестанции. Но, по крайней мере, в одном Джон был предсказуем: всякий раз, когда он все же решался пойти спать, он неизменно тянулся за коробочкой, в которой хранился его запас гашиша. "Ну, Пит, пора спать", – говорил он, скручивая себе свой дорогой "ночной колпак".

Точно так же Джон мог начать требовать обед ночью, – словно это было самое обычное для этого время, – пока Син или Дот не ставили перед ним еду. Он по-прежнему считал процесс приема пищи всего-навсего жизненно необходимым процессом, с которым нужно разделываться возможно более быстро и бесцеремонно. Его вкусовые предпочтения отдавались таким основным английским продуктам питания, как яйца, бифштексы, бекон, жареный картофель и хлеб с маслом, наряду с большим количеством экзотических американских утренних сериалов: глазированные хлопья ("глазики") и sugar pops. Не удивительно, что к концу 1965 года на прежде стройной фигуре Джона начало проглядывать заметное брюшко.

Как-то днем мне довелось принять важный телефонный звонок от Дэвида Фроста с телевидения в тот момент, когда Джон принимал душ. С этой новостью я и ворвался к нему в ванную. Затрудняюсь сказать, кто из нас был больше испуган и удивлен: Джон, который при внезапном вторжении отпрыгнул за километр, или я, который не видел его некоторое время голым.

"Это что еще за чертовщина у тебя там отвисает?" – спросил я.

"Да, он становится жутким, это верно, – согласился Джон. – Надо с ним что-то сделать, не то я стану настоящим Жирненьким Баобабиком!"

Второй причиной толстения Джона явилось то, что его единственным физическим упражнением был бег до спасительного лимузина во время турне БИТЛЗ. В Кенвуде же, где он лишь изредка удосуживался прогуляться по саду, его энергозатраты обычно не превышали усилий на то, чтобы переключить каналы своего телевизора.

Если бы между 1966-67 годами его полностью предоставили себе, он, наверное, месяцами сидел бы на своем канапе, смотрел телевизор, слушал диски и читал книги, журналы, и главное – газеты. Он подписывался на все крупные британские газеты и по воскресеньям их хватало на то, чтобы занять его внимание на весь день. В отличие от большинства людей, Джон не ограничивался какими-то отдельными статьями или определенными наиболее интересными разделами. Он в буквальном смысле прочитывал все воскресные газеты от первой страницы до последней.

Другим его любимым занятием в Кенвуде были боурд-игры. Многие ночи мы с Джоном провели за марафонами по "Монополии" и игре по всеобщему захвату под названием "Риск". Они доставляли ему такое удовольствие, что он послал в крупнейший игрушечный магазин заказ на все подобные игры, имевшиеся у них, чтобы занять нас хотя бы на один месяц.

Джон увлекся также игрушечными гоночными машинами модели "Схейлэкстрик" и купил их целых 20 наборов. "Если собираешься чем-то заняться, – заметил он, – лучше к этому подготовиться основательно." Две большие чердачные комнаты были реконструированы с тем расчетом, чтобы вместить самые фантастические из виденных мной наборы гоночных машин, дополненные мостами и холмами, импровизированно созданными с помощью различных предметов, помещенных под сотни соединенных звеньев горы. Для большего эффекта Джон даже установил там динамики, издававшие правдоподобные звуковые эффекты сумасшедшей автогонки. Однако, уже через несколько недель он полностью потерял к ним всякий интерес и больше никогда на них не смотрел.

В конце концов, эти экстравагантности вызвали большое недовольство битловских счетоводов, намекавших, что при такой скорости трат у Джона может ничего не остаться на тот день, когда пресловутый "мыльный пузырь", наконец, лопнет.

"А это мои деньги, – огрызнулся он, – и я буду покупать, тратить и делать с ними все, что мне вздумается."

Но, по-моему, сами счетоводы обходились с его деньгами с не меньшей бесцеремонностью. В конце 1964 года, вскоре после того, как он купил свой первый подержаный "Роллс", я съездил вместе с ним по делам в офис его бухгалтеров и с восхищением посмотрел на три превосходных новеньких "Роллс-Ройса", припаркованных рядом на улице.

"Ох...е штуки, правда, Джон?"

"Ага, – сказал он. – Это наших счетоводов."

"Ты хочешь сказать, что эти три "Роллса" принадлежат тем самым счетоводам, которые говорят, что т ы можешь купить себе только подержаный? Но ведь эти деньги получаешь ты. По всей справедливости они должны иметь подержаные "Роллсы", а у тебя должно быть три новых. Ты пойми, что они работают на тебя, а не наоборот!"

"Да, черт, это и вправду немного странно, – согласился он. – Я никогда раньше не смотрел на это с такой стороны."

Вскоре после этого один из доверенных финансовых консультантов БИТЛЗ уговорил их создать на Багамских островах убежище от налогов. На это мероприятие Брайан Эпстайн соответствующим образом вручил ему более 750 000 фунтов. По словам Джона, с тех пор никто не видел ни тех денег, ни того консультанта. Уже тогда было совершенно ясно, что Брайан, несмотря на всю свою преданность БИТЛЗ, был не слишком проницательным бизнесменом. А что касается Джона, то он вообще был самым бездарным из встречавшихся мне по части контроля за финансами.

Но как бы то ни было, все эти дорогие игрушки и развлечения не могли залечить скуки и неугомонности Человека Из Ниоткуда. Для того, чтобы бороться со скукой, Джон даже попробовал подбить меня помочь ему совершить великое ограбление. "Думаю, я вполне могу стащить Бриллиантовую Корону, – сказал он. – Ведь БИТЛЗ могут пройти куда угодно. А меня не заподозрит никто."

"Но главное тут не в том, чтобы войти туда, – возразил я, – а в том, чтобы выйти оттуда."

"Все равно. Мне чертовски хочется это сделать, – упорствовал он. – Я просто балдею от мысли, что нам может сойти с рук кража чего-то грандиозного."

"Ну что ж, давай, раз тебе так хочется, – рассмеялся я. – А я потом буду навещать тебя в тюрьме."

В ретроспективе подобные эпизоды не кажутся удивительными. Всегда экстравагантный для стандартных мерок, Джон в возрасте 25 лет достиг всего того, за что большинство борется всю свою жизнь. И, как и другие молодые миллионеры британской поп-сцены, в том числе и Джордж Харрисон, которого из-за его всепоглощающего интереса к индийской музыке и религии тоже сочли немного "чокнутым", Джон ощущал потребность найти для себя новые цели, чтобы не свихнуться окончательно. "Чем больше у меня есть, чем больше я вижу и чем больше испытываю ощущений, – признался он как-то ночью, – тем меньше я понимаю, кто я есть и какого черта ради живу."

Поначалу Джон очень живо заинтересовался национальными и мировыми проблемами, особенно – расовой дискриминацией и войной во Вьетнаме – незачем говорить, что и то, и другое он страстно осуждал! – и выражал глубокую тревогу за всех обездоленных и отринутых обществом. Несмотря на его знаменитые имитации калек и уродов, как я узнал однажды вечером, когда Би-Би-Си транслировала программу о детях, Джон испытывал к калекам глубокое сострадание.

"До чего же это должно быть страшно, – заметил Джон, – когда ты не можешь контактировать с остальным миром и все вокруг относятся к тебе, как к слабоумному, хотя ты и знаешь, что ты не глупее их." Он тут же дал своим счетоводам распоряжение перечислить в один из АФондов пожертвование в 1 000 фунтов стерлингов.

Стремясь расширить кругозор и придать своему существованию смысл, Джон начал перепахивать трактаты по психологии и религии. Он изучал работы Фрейда, Джанга, Вильгельма Райха и ряда других менее известных авторов, включая и того, чье волшебное всеизлечение требовало просверливания дырки во лбу пациента. Эта теория настолько заинтриговала Джона, что он даже захотел предложить для такого необычного лечения себя самого.

"Но с дырками в голове ты никуда не сможешь пойти", – запротестовал я.

"Ну и х... с ним. Если это получится, я пойду на это", – отрезал он.

Джон также окунулся в чтение Библии и, по наущению Джорджа, таких восточных религиозных текстов, как "Бхагават Гита" и "Тибетская книга мертвых". Однажды ночью он даже заперся в туалете и попросил Бога явиться ему. "Я встал на колени, как м...к, – поведал он позднее, – и заорал: "Бог, Иисус или х... знает кто ты там еще... и где ты там...пожалуйста, хотя бы разок скажи мне просто, какого черта я должен делать в этой жизни?"

Нечто вроде ответа на этот вопрос появилось в неожиданной форме – кусочков сахара, которые дантист Джорджа, как-то вечером развлекавший Леннонов и Харрисонов в своей квартире в высотном доме, подбросил им в кофе. Когда они вскоре после обеда собрались уходить, он поставил их в известность о том, что добавил в их напитки нечто под названием ЛСД.

Джона, Син, Джорджа и Пэтти эта маленькая шалость нисколько не порадовала и, не обращая внимания на его предостережения, они без промедления ушли. Далее вместе с дантистом, последовавшим за ними, они отправились в клуб "Эд Либ", где Пэтти первой начала ощущать таинственный эффект наркотика уже когда они ехали вверх на лифте. Визжа от ужаса, она кричала, что лифт горит. На этой тревожной ноте и отправились двое Битлов и их жены в свое первое наркотическое путешествие.

Когда они, наконец, покинули клуб, Джордж, который вел машину, обнаружил, что он не в состоянии оценить, на какой скорости они едут: три километра в час или триста. Тем не менее, он каким-то образом умудрился провести свою "Мини" по лондонским магистралям, мимо знакомых зданий, которые казались плавящимися, горящими или как-то иначе неузнаваемо преображенными, до самого Эшера. Там Джон, уверенный, что бунгало Джорджа – это огромная субмарина, и он – ее капитан, всю ночь не сомкнул глаз.

На следующее утро Джон и Син согласились в том, что они словно только что вернулись из Алисиного Зазеркалья. Но если Син сочла испытанные ощущения самым жутким кошмаром во всей своей жизни, то Джон не мог дождаться следующей возможности повторить ЭТО.

Так началось его трехлетнее увлечение ЛСД. Он воспринял "кислотку", как некий Божий дар, волшебный ключик к неведомым областям собственного сознания и потенциальное лекарство от многих своих личных психологических проблем. ЛСД дал ему почти осязаемую форму восприятия мира, как сюрреалистического карнавала, и возможность в любое время и безо всяких усилий, не вставая со своего кресла, созерцать образы мистических видений и даже общаться с Богом. К весне 1966 года, когда БИТЛЗ начали работать над "Револьвером", и Джон, и Джордж глотали этот наркотик почти ежедневно. Они в буквальном смысле ели его, как конфеты.

Несмотря на все стремления Джона познакомить меня с "прекрасным новым миром", я, как и Пол МакКартни, отклонял его настойчивые предложения почти год. Мои личные духовные устремления все еще заметно отставали от его, а перспектива бесконтрольного галлюцинирования попросту пугала меня.

Но, как всегда, наши отношения не портились моим желанием оставаться "праведным" в то время, когда Джон достигал границ своей психики, хотя, конечно, я не мог представить, что именно он испытывал, до тех пор, пока сам не попробовал бы это магическое химическое соединение. С другой стороны, позиция Джона меня нисколько не удивляла, ибо он сразу ухватывался за все необычное. А помимо всего прочего Джон обладал удивительной выносливостью ко всевозможным стимуляторам и крепким напиткам.

Но, как бы то ни было, в те дни влияние ЛСД на Джона в определенном смысле было благотворным. Этот наркотик вернул ему жизнерадостность, энтузиазм и вдохновение на создание самых лучших песен. Он также помог сгладить острые края его характера и в конечном итоге, излечил его от высокомерия и паранойи. Джон распахнул ворота Кенвуда и разрешил фанам бродить по саду, а иногда даже звал их на чашку чая. У него стало привычкой, во всяком случае, на некоторое время, вставать с восходом солнца. Он также отрекся от мяса и алкоголя, а новая строго вегетарианская диета быстро ликвидировала его брюшко. Мне помнится, что он даже занялся тщательным изучением Нового Завета в поиске упоминаний о вкусовых предпочтениях Христа, безуспешно пытаясь убедиться в том, что Иисус был вегетарианцем. Заставая меня за поглощением бифштексов и гамбургеров, которые он некогда считал очень вкусными, он терзал меня безжалостным взглядом и говорил: "А ты не задумываешься, что съедаешь сейчас чью-нибудь маму?"

Но я, как ни старался, так и не смог перейти на "соевые бюргеры" и "немясные сосиски", которыми Джон теперь до отказа забил свой холодильник. Однако я, в конце концов, все же дал ему и Терри Дорану уговорить меня составить им компанию в "трипе на ЛСД" во время празднования 4-летия Джулиана.

С этого дня мы с Джоном "путешествовали" довольно часто. В течение своей "жаворонковой" фазы он практически каждое утро появлялся в моей спальне с подносом для завтрака, где непременно была чашка чая и таблетка "кислотки".

Конечно же, Ринго и Пол к тому времени тоже "сдались", и тем самым дали начало метаморфозам: из "Потрясной Четверки" они превратились в "Оркестр Сержанта Перца".

Однажды в субботу вечером, приехав в Кенвуд, я застал Джона и Тэрри за пульверизаторной раскраской фасадной стороны дома в психоделические люминисцентные цвета. Не удовлетворившись итогом дня, проведенного в брожении по Кенвуду и перекрестном обстреле одиноких предметов садовой мебели и скульптур из чудных новых аэрозольных баллончиков для рисования, они решили аналогичным образом разделаться и с самим особняком.

Едва Джон успел мне об этом рассказать, как недовольная Синтия высунула голову в окно спальни и, чихая и кашляя, крикнула: "Что в доме такое творится? Тут везде дым!"

"А, кстати, Пит, – сказал Джон, – давай-ка зайдем туда. Там наверху сидит один грек, с которым я очень хочу тебя познакомить. Это волшебник. Его зовут Алекс."

Бросив аляповато-красные, желтые, пурпурные и зеленые краски, Джон затащил меня в редко посещаемый рабочий кабинет, где мы увидели худощавого и изрядно обросшего парня, сидевшего на полу и внимательно изучавшего какие-то схемы. "Он изобретает летающее блюдце", – пояснил Джон.

Встав для приветствия, Алекс удостоил меня пронизывающего взгляда. "Это Пит Шоттон, мой старый приятель из Ливерпуля", – сказал Джон.

"О-о-очень славный м-м-малый", – произнес "изобретатель" и его взгляд переплавился в ангельскую улыбку. Алекс прекрасно говорил по-английски, но страдал сильным заиканием, которое постепенно исчезало по мере того, как новое лицо завоевывало его доверие.

По-настоящему его звали Алексис Мардас, но Джон всегда упоминал его как "Волшебного Алекса". Алекса, утверждавшего, что он – сын одного из важных членов правого военного правительства страны, и Джона познакомил их общий друг – владелец картинной галереи "Индика" Джон Данбар.

Не знаю, действительно ли он обладал своими хвалеными учеными степенями нескольких престижных университетов Европы, но он мог похвастаться впечатляющими способностями в электронике. Кроме того, он обладал удивительным обаянием и способностью убеждать, и быстро завоевал место в узком кругу близких друзей БИТЛЗ. Что касается Джона, то он думал об Алексе Бог знает что, и ничего не соображая в электронике, всерьез считал его могучим волшебником.

Однажды ночью, через несколько недель после нашего с Алексом знакомства, мы с Джоном о чем-то болтали, когда он вдруг вспомнил, что на следующий день у этого грека должен быть день рождения. Джон редко переживал по такому поводу, но его уважение к Алексу было настолько огромным, что на сей раз день рождения стал исключением из правила. "Ах, ё... твою мать! – воскликнул он, – завтра же приезжает Волшебный Алекс, а я еще не приготовил ему никакого подарка! Что бы ему такое подарить, а, Пит?" "Не знаю, – сказал я. – А что ему нравится?" "Ага... – произнес Джон после секундного раздумья. – Ему очень нравится мой "Айсо Гриффо". Джон имел в виду восхитительную итальянскую спортивную машину, за которую совсем недавно на автомобильной выставке в Эрле заплатил кучу денег. В то время он, фактически, был единственным владельцем "Айсо Гриффо" в Великобритании. "Давай тогда подарим ему этот ё...й "Айсо"!" – воскликнул он.

Джон без промедлений разыскал несколько мотков атласной ленты и подозвал меня к машине. Мы со всех сторон украсили ее лентами, а на крышу водрузили огромный бант. "Вот тебе подарок на день рожденья", – между прочим сказал Джон Алексу, приехавшему на следующее утро. Ясное дело, "именинник" был достаточно впечатлен.